Берега и волны - Николай Бойков

Вечер начнётся с приходом седого маленького человечка в очках. У него тонкие и спешащие пальцы, живущие совсем другой жизнью, будто помнят иные движения. Может быть, они ещё бегут по клавишам и сами себя слушают. Вилка в них – неуклюже и слабо подрагивает, совсем чужая. Тонкие светлые веки, полупрозрачные и усталые, тянутся книзу, овалом смешливых когда-то мешочков. Смешливых? За увеличенными линзами очков – убегающий взгляд: «Мы – не глаза, мы – не глаза». Он садится в углу и жуёт, стыдливо прикрывая рукой не семейный свой ужин: двойной рисовый гарнир без ничего. И долго сидит потом, прислушиваясь то к одной, то к другой компании или глядя в одну точку. Уходит всегда незаметно, будто растворяясь в электрическом свете и мраке.

А есть просто здоровые крепкие мужики – моряки и грузчики. Зайдут, выпьют. Весело и легко, а иногда – много. Но себя соблюдают. Держатся: «Боцман, стоять!..» Уходя, попрощаются по очереди: «Танюша, до свиданья… Пиво свеженькое привёзут – передай с Васькой… Сами почувствуем? Это точно – есть нюх ещё!.. Спокойной вахты, Танюша…». Рассмеются чему-то, теснясь у выхода. Останется какое-то облачко их присутствия, как это мужское «Спокойной вахты», от которого ей тепло.

С такими легко. У них крепкие семьи. И жёны их любят. И ладится у них на работе. А потянет тоска, он в столовку не побежит пить, пойдет к другу. Всегда кто-то рад им.

И грудь тяжелеет. Глупая баба… Душа не на месте. И не успокоиться ей. И рассудку своему верить не хочется.

Двенадцать. Самое обеденное время. Первые бегут к ней: «Танечка, пиво! Налей кружечку… Четыре и два с ветчиной… Танюша! Одну, пожалуйста… Шесть – свеженького… Пирожки, Таня…» Ее окружают голоса, руки, лица. Зал уже полон. Какое-то время она отстаёт, медлит, будто раскачиваясь ото сна. Но новые лица… Вот уже и она успевает улыбнуться, ответить, задержать взгляд. И время покатилось, побежало быстрее. У раздаточных очередь: «Леша, займи очередь-то… Девочки, очередь, очередь, девочки…» Звенит посуда. Кассовый аппарат тарахтит. Грохнул поднос. Смех. И лица, и руки. Улыбки – беглые, жующие и глотающие. Она смотрит поверх голов. Отсчитывает сдачу. Подаёт бутерброды, улыбается и краснеет. И смотрит на часы.

В это время он уже здесь.

Задержался? А может, уехал? А может… Действительно, глупая. Ничего ведь не знаю: ни где он, ни кто он. Нафантазировала. Придумала. Дура я. Может, жулик какой? Ведь рассказывали девчонки… А сам – хоть бы слово сказал! Тихоня немой. Не твой, дурочка. А голос у него приятный. Спокойный.

Всё-таки она ждёт. Всё-таки не верит бабье её сердце, что просто так он на неё поглядывает. Приворожила парня-то. Но ненадолго, на долю секунды, проскользнёт в ней эта тайная радость и тает…

Ночами лежит она у себя в комнате и придумывает сны, которые ей не снятся. Единственное окно пронизывают полосы набегающего из темноты света. Скрипят тормоза. Замирают на стене голубые причудливые тени и ползут влево, и гаснут, уносясь за машинным гулом. И снова, часами не смыкая глаз, лежит, пытаясь угадать, разглядеть что-то в золотых вспыхивающих картинках. Но ничто не похоже.

Когда приходит Борис Львович – зав производством – все просто. «На каждой работе есть свои правила для молодых женщин, – успокаивала или уговаривала её старшая по возрасту. – Начинай, девочка. Всё-таки, не плохой…». С ним не надо придумывать. И не уснёшь. Хватает только на то, чтобы промолчать в ответ его приглушённому до шёпота «Соседей нет? Не замерзла, подстриженная?..» – уткнуться открытым ртом, чтобы не зареветь, в большое и рыхлое, совсем не мужское его плечо… Проснувшись, он долго прислушивается ко всем звукам за дверью. Продолжая прислушиваться, одевается. Вскользь, гладит её напряженное под одеялом тело. Не гладит – прощупывает.

Обед закончился. Она что-то придумывает, чтобы задержаться. Пять, десять, пятнадцать минут. Собирается. Так хотела, чтобы сегодня он появился. Подошёл и сказал: «Здравствуйте, Танюша…» – и посмотрел ей в глаза.

Не сложилось.

Домой ехали троллейбусом. Народу битком. Борис Львович, в вельветовом пиджаке с уголочком носового платка из кармана, не отлипал, жался рядом. Толпа прижимала её к нему. Она старалась держаться самостоятельно, но сегодня ей всё удавалось плохо. Хоть плачь.

– К тебе поедем? – Она услышала его запах и сжалась.

– Здравствуйте, Танюша… – раздалось совсем близко. Она дёрнулась вперёд, на голос. Но мешали чужие плечи. Спины. Вскинутые рукава, раскачивающие троллейбус. «Танюша…» – как волна возвратилось и подхватило её.

– Ты что? Знакомые? Где? – Борис опустил голову и прикрыл лицо ладонью. Осторожный.

Она пыталась заглянуть куда-то вперед. Увидела. Незнакомый мужчина что-то говорил сидящей на переднем сиденье девушке. «Не он», – успела подумать.

– Ты что? – переспросил Борис, вытирая платочком пот.

– Ничего. Показалось.

– Здесь никто не узнает?

– А я не боюсь.

Он посмотрел на неё удивленно, будто не узнавал.

– Я – не боюсь, – она повторила это с лёгким вызовом, и он весь напрягся, ожидая продолжения. Она повернулась к нему:

– Тесно. Мне руку прижали. Пусти.

– Пропустите, граждане! Мужчина с ребёночком… – ледоколом протискивался непонятно откуда появившийся Васька. Дурашливо смеялся и сыпал словами, как шелухой семечной: отфутболил под пивасик! Пропустите, дамы, Васю. Вася видит жизнь счастливой, потому что любит пиво! – и махал над головами недопитой бутылкой. Кто-то смеялся, а кто-то ругался, но рука с бутылкой двигалась:

– Не ругайтесь, дамочка – у меня для вас мечта: пригласите Васю в гости – я для дам находка просто! – Вокруг одобрительно загудели, проталкивая рекламу мечты и отодвигая Татьяну от пиджака с платочком. Она вдруг рванулась:

– Вася! Помоги!

– Где? Кто? Которая, дамочки? – Васька не видел её, увлеченный собой, настроением, смехом. Но он уже был и не нужен – она сама пробивалась к выходу.

Выскочила. Облегченно вздохнула полной грудью. За спиной прошумел, удаляясь, троллейбус. Она вдруг почувствовала чье-то присутствие и испуганно шагнула в сторону. Но «кто-то» уже подхватил ее под руку.

– Танюха!

– Фу, Васька! Как ты меня напугал.

– Напугал? Сама меня позвала ведь! А я – всегда… Как пионер! Куда идём?

– Ты меня извини, Вася. Я – сама. Не обижайся. Мне просто убежать надо было.

– От твоего толстого, что ли? Да, видел я его. Глаза – камбала. Чего ты за него зацепилась? Будто мужиков нет?..

– А то есть?

– А я? – глаза его так и сияли в темноте, – и при полной бутылке пива, заметь!

«Сколько у него этих карманов, специальных? И где?» – успела подумать, но уже осмелела:

– Брось, Вася. Рождённый пить – в женщине не нуждается.

– Обижаешь. Это пивасик. Для тонуса. Для иммунитету. От спида. Ха-ха. Спид не спит, Танюха!

– Ладно. Посмеялись – хватит.

– Нет, слушай. – Он вдруг стал серьёзным и заговорил, как другой человек. – Слушай, Тань. Я давно к тебе приглядываюсь. Ты же красивая баба. Умная. И готовить умеешь. Чего ты жизнь гробишь? Тебе же ещё потолкаться надо, а ты, как клуша, в угол забилась. Подумаешь – счастье: столовка полуподвальная.

– Зато столько людей за день…

– Тысяча мужиков и ни одного рыцаря? Глупая. Какой мужчина оценит женщину, разливающую пиво? У которого денег нет. Который «на шару» норовит, бесплатно. За пьяные глазки. Такого ждёшь? Это ещё повезло тебе, что не попалась на крючок. Или – попалась?

– Зачем ты так?

– А как? Сю-сю-сю? Жизнь жесткая! Расслабляться нельзя! Одна расслабилась – десять прокатились! Поняла, дурочка?

Она повернулась и пошла прочь. Но он догнал:

– Извини. Извини, Тань. Я не хотел тебя обидеть.

Она не отвечала, и он продолжал идти рядом и говорить:

– Я же только о работе. Ты на старших своих посмотри – кто рядом? Какие у них мужики? Какие – правила? Кем они становятся и с кем остаются в старости? Со столов прибирают? Из бутылок сливают? Стаканы вылизывают?

– Зачем ты так, Вася? Не все…

– Не все. Я согласен. Прости. Самому этих баб жалко. Я только про силы: это сколько же сил женщине надо, чтобы удержаться. Не спиться. Не опустить свою гордость, красоту не запачкать? Сколько?!

– А ты чего на эту работу пошёл? Пиво дармовое? Тоже – «шаровик», получается?

– Я же временно. Ты, разве, не знала? Я же – моряк в отпуске.

– Ты – моряк? С печки бряк? Не смешите меня. Бутылочник ты. Знаю я вас.

– Ты чего, Тань, не веришь? – Он так обиженно и беззащитно посмотрел на неё, что она сразу поверила. А поверив, вспомнила, что действительно – что-то говорили девчонки. И водолазы со «Спасателя» всегда о нём спрашивали. Он выглядел старше её года на четыре.

– А сколько тебе лет, Вася?

– Тридцать.

– Почему не женат?

– Так – море. – Он снова развёл руками и разулыбался широченной губастой улыбкой. – Море, Танюша.